МЕДОВАЯ Сота — Патока — Медовая — Медовая Звезда — Медуница

возраст	племя	должность	вера в звёздное племя	соблюдение воинского закона
24 луны отроду	грозовое	воительница	проще - агностик	чтит данное, однако не страшится при надобности эдаковое нарушить

БИОГРАФИЯ

В осень двадцати девяти лун тому назад вернулся в племя ушедший некогда Кривоклык. Из того небольшого путешествия, которое отчего-то проще назвать «добровольным изгнанием с непременным возвращением восвояси», привёл супругу он – маленькую, прячущую одичалые тоской глаза глубоко-глубоко в землю под тонкими лапами кошку. Угрюмое её лицо размером с кулачок имело какую-то особенную привлекательность для Кривоклыка, который никогда прежде не любил и не бывал любим. Кошка, чьего имени если и знали, то не запоминали, но, в сущности, звали её Елью, сторонилась родни Кривоклыка, и старик-отец последнего вскоре отделил сына, обидевшись недоброжелательностью невестки. Отчего она такая дикая, несуразная, вопиющая, извечна прячущаяся? Отчего она никого, помимо Кривоклыка, к себе не подпустила, а прочих пужается, страшится? Кривоклык обстроился скоренько: очистил небольшую территорию на отшибе племени, сам вырыл неглубокую яму книзу земли, чьи размеры бывали всего в несколько шагов. Тесные стены давили, потолок неприятно бился о высокую седовласую голову кота, но это было лучшим, что он мог сделать теперь, когда находился здесь. К весне увёл на новое «хозяйство» маленькую иноземку-супругу. Шёл, распрямивши груди с завитками седых локонов, подобные тяжёлым кляксам-запятым; ступал тяжело, подрагивая при каждом шаге, наклоняясь чуть вперёд и чуть назад, дабы глядеть краем косоглазого глаза на тихую поступь самки. Она шла легче, чуть подпрыгивая, будто как отталкиваясь лапами от земли и на некоторую долю секунды растворяясь в небольшом полёте. Приземлялась, а потом всё повторялось: прыжок – приземление, приземление – новый прыжок, небольшой, игривый. С той поры редко видели его в племени, а если и видали, то только по предписанной обязанности стареющего воина. Жил в своей яме, на отшибе племени, бирюком. Говорили про него иной раз совсем что-либо чудное. Мол, котята, игравшиеся неподалёку от «гнездования» его, будто видели они, как старый, седеющий в висках и поседевший уж теперь в груди полной, кот носил на своей спине, широкой, длинной, тяжёлой спине, молодой комочек тела супруги. Чудная картинка, да только. И о самой кошке иной раз рассказывали такие россказни, что даже незнающим ушам казалось – вздор, пустые слова, «бла-бла-графия». Одни говорили, что красоты она невиданной; прочие – наоборот, что совсем в ней ничегошеньки нет, одни только чёрные глазки, как у сатаны. Никудышная. Некрасивая. Так ещё и с причудою, вроде как на спине своего супруга катается и закаты смотрит с высоты его холки. «Ни заду, ни пуза, одна срамота. И что он нашёл в ней хорошенького? Кошки в племени глаже её выгуливают», – рассказывали промеж себя. Больше, конечно, байки, но что-то и перепало на долю истины – кошки глаже её и правда выгуливаются в племени. Но только об истине гутарить никто не желал, и, разобидевшиеся промеж себя все, пришли к яме Кривоклыка. – Ты не шуми, не шуми, потому что нечего тут. Тебя не тронем, а кошку твою в землю втолочим. Больно она никому не нравится. Иноземка. Чужая. А где ты её подобрал – не сказал. – Ты не шуми, не шуми, иначе головой стены своей пещеры развалишь! Кривоклыка отволокли в сторону, а отец его путь ему перегородил – вся порода на лицо: такой же высокий, огромный в спине, жирный в груди, прямой в лапах. Тогда же на его, Кривоклыкиных, глазах Ель били – больно, зажимая ей горло, чтобы рот её не распалялся в крике. Так и оставили через время какое-то, пока Кривоклык самолично не настиг одного из обидчиков в конце тропы, с левого плеча его наискось развалив в поясе. Все сыпанули обратно в племя, поджимая хвосты: старый вояка, блуждающий некогда по степям и огромному лесу, натренированный роком события, ремесло своё не только не позабыл, но и отточил пуще прежнего. Через полчаса, мученически закинув голову назад, распрямившись в судорогах, лежала рядом с ямою-«гнездом» супруга Кривоклыка; закусивши в прорезях страдальчески оскаленных зубов кусочек толстого красного языка, она распрямлялась до невероятных размеров, становясь всё длиннее и длиннее в позвоночнике и теле. Это были преждевременные роды, в конце которых молодая супруга испустилась духом, оставив старому воителю попискивающий комочек – Соту, которую назвали по матери Ели. Недоношенного, бедового котёнка приютила к себе бабка Кривоклыка, давно мечтающая об правнучке и наконец-то получившая её столь ужасною ценою. Под уклоном растущих годков вымахала Сота. Именем её бывало Патока – видать, за её младенческий ещё некогда характер: мягкий, льющийся, тягучий, главное – сладкий, но не слащавый. Во времена, неуклонно мчащиеся, она бывала ещё кажется слабовольной девочкой – ласкающейся, доверчивой, главное – любимой отцом да бабкою; оба в ней не чаяли собственных душонок, возрадовавшись, когда узнали, что её наставником сделался Призрак, глашатай племени. Сама Патока не столько его страшилась, сколько изнутри своей юношеской душонки даже жалела – бессознательно, неоправданно. Однако и тогда она явственно ощущала исходящего от него томного, жирного, непробиваемого одиночества. Призрак – не лучшее имя. Призрак – результат прошлого. Призрак – оставшийся в памяти, застрявший в ней глубоко, как будто погрязнув. И неприятный осадок оставался во всё ещё хрупком, ранимом сердечке Патоки от встреч с ним. Угрожающий. Неприятный. Застрявший. Сущий призрак, вырвавшийся телесностью из бурь прошлого в настоящее, но оставшись разумом где-то там – в далёком, недостигаемом. Тренировки, проходящие для Патоки даже несколько болезненно, постепенно стали закалять её характер, образуя изнутри её хрупкой хрустальной сущности вылитой из стали и бронзы балки. Каждый проигрыш – удар молотом об раскалённый металл. Каждый выигрыш – утроенный удар молотом об раскалённую сталь. Он позволил ей быть лучше. Он воспитал её. Он показал ей шанс стать сильной и храброй. И она воспользовалась им. … А потом – всё разрушилось. Сталь не закалялась. Сталь погнулась, накренилась в сторону, будто Пизанская башня. Сталь подёрнулась коррозией. Гибель отца во время тяжкого боя с лисою. Говорили: «Он сражался храбро». Говорили: «Кривоклык был отличным воителем». Говорили: «Он не был достоин подобной смерти…» Проще – раздавили. Раздавили в тисках-челюстях. Пополам. С диким хрустом, с тихим воплем. Закатившиеся глаза, трепещущие изнутри толстыми насекомыми, увлажнились; он испустился собственным духом. И пасть, сломавшая его пополам, измельчившая его кости в косточки, в кусочки, в осколки, выбросила его в кусты ежевики. … А дальше – она помнит бдение. Испуганная. Забывшаяся. Сломавшаяся игрушка-Патока. Звёзды сделали ей слишком больно, ведь они могли спасти его. Могли сберечь. Могли отослать иной ему участи. Они могли бы дать ему тихой смерти в палатке старейшин, но возрешили забрать его в бое. Пасть лисы – их пасть. Сверкание её тёмных глаз – свет их общего замысла. «Так решило племя Звёздное, ты ничего не можешь с тем поделать… Поблагодари их, милая», – так разговаривала с Патокой бабка, собираясь на бдение. … А дальше – она помнит бдение. Испуганная. Забывшаяся. Сломавшаяся игрушка-Патока. Уснувшая на бдении ученица Патока. Пророчили издревле: тот, кто уснёт во время сего ритуала, умрёт следующим. Испуганная. Теперь – полнейшее ожидание грядущей смертности. Сломают ли её пополам острые осколки вонючих клыков дикой твари али она сорвётся с обрыва, полетевши в его пропасть? Сломавши себе шею, каждую косточку, хребет в белоснежную пыль, окрасившуюся тонкими брызгами алеющей крови из загибающихся по некогда молодой телесности вен. Но Патока выжила. «Звёзды были благосклонны к тебе», – шепталась бабушка, помня, как старательно пыталась разбудить убитую, вопиющую во время накатившего сновидения внучку. Её следующее именование – Медовая. И нынче она сильнее той, что была некогда раньше. Она собственными силами сумела восстановить балку, стержень, и она собственными силами сумела отлить более жирный слой, покрывающий предыдущий, заточая его в новом. И эта балка – результат её преобразования. И эта балка – знамение перемен, свершившихся в ней с той поры, как она вышла из состояния убиенной горем. Не знающая теперь ещё своего подлинного появления, не знающая исторической участи её собственной родительницы, она вряд ли когда-нибудь узнает о таковом. И будет скорее счастлива не знать, нежели однажды раскрыть для себя кулисы двадцати четырёх лунной сцены, где не так всё светло, радужно, незабываемо и незыблемо, как на самой сцене. … Нет ничего сильнее и здоровее воспоминаний, вынесенных из родительского дома… Есть. Есть нечто сильнее и здоровее тех самых воспоминаний – желание убежать от них.

цвет шерсти	цвет глаз	отличительные черты
примерный цвет шерсти // внешности	небесно-голубой	тонконогая, миниатюрная кошка, выглядящая женственно и не лишённая изящности; по ней видно сразу же то, что слывёт мастерицей охотничьего ремесла – быстрая, мягкая, грациозная, главное - бесшумная; как выразительная черта - куцый хвост, полученный ещё в первой половине ученичества

ВНЕШНОСТЬ

Тонконогая и гибкая, как раскалённая сталь, изгибающаяся, рвущаяся, подстраивающаяся собственным внешним обликом под тяжкий и металлический удар злого рока. Крепкая. Грациозная. Изящная сталь, шипящая, плюющаяся искрами, стоит по ней ударить. Невысокая ростом собственным. Крайне женственная. Приятные и мягкие очертания молодой телесности, где сила – не главное; главное – ловкость и проворство, кои ей непременно присущи. Как результат – превосходная мастерица охоты: бесшумная, незаметная, по праву названная одной из лучших в племени сего ремесла. Тонкая прослойка жировой складки, остальное – огрубевшие тяжкими тренировками мышцы. Налитые силою, словно свинцом.; налитые силою, словно от постоянного напряжения. И – всё-таки недостаточно сильная; и – всё-таки слабее, но всё ещё быстрее самого тучного обывателя лесных просторов. Бег – стихия. Бег – её личный девиз. Бежать, чтобы никогда не остановиться; бежать, чтобы никогда не проиграть; бежать, чтобы обогнать хладные порывы ветров, что так славятся собственной скоростью, непременно быстрой. Лицо у неё замерзшее, будто выстраданное незрело знающим работу гончаром: узкие, длинные очертания единственного лица, с тяжёлыми скулами в боках треугольной головы. Кверху торчат небольшие уши, вслушиваясь в любой дальний шорох и в любой окрик, да так, чтобы пройти мимо и не повести кончиком уха в сторону – будто и не слышала. И на этом лице – папина гордость. И на этом лице – два выточенных алмаза, сияющие изнутри светлым блеском раскалённых мыслей. И на этом лице – два выразительных, округлых, увлажнённых личными переживаниями глаза цвета яркого небосвода. Они – глубокие, ищущие и принимающие участия. Они – сверкающие и отображающие свет дальних звёзд. Они – собрание и зеркальное отражение нынешнего мироздания. И на этом лице – обескровленные ниточки-губы, ползущие кверху, обнажающие маленькие желтоватые зубки – острые, что лучше в них не пробовать попасться. Тонкая шея, «горки»-лопатки, спина, которую она держит прямо в осанке. И тонкий волос светлого, кремового цвета, что не вьётся, а мог бы, не пойди она тем самым в своего родителя-отца. Мягкая, короткая шерсть, отчётливо пахнущая мёдом и лимоном. Приятный, дурманящий аромат, столько противоречивый между собою некогда, теперь так несносно создавая её неповторимого и тонкого вкуса. Как личная гордость – тихий, урчащий голос; как ярко выраженная самодостаточность – умение тихим и урчащим голосом рассказывать сказки; как хобби – льющийся, несформировавшийся голос, вытягивающий гласные ещё теперь достаточно плохо, но если потренироваться больше, то она научится и сможет петь достаточно хорошо.

положительные качества	отрицательные качества	мечты // желания	страхи // фобии
излучающая свет, что есть доброта; эдакий лучик света, проводник в тёмном царстве вашей душонки, что не страшится самой отвратительной вашей сущности; ранимая, обладающая прелестной памятью, коей можно позавидовать даже молодецкому отпрыску; сильная и смелая – истинная кошка грозового племени, не боящаяся отдать собственной жизненности за таковое	собственница; иной раз жестокая, увёртливая и хитрая, однако к таковым качествам собственного характера прибегающая из крайних случаев	помочь как можно большим: если она не в состоянии спасать телесности, то попробует упасти душонки; дальше – быть надобной племени	аквафобия // боязнь воды; атихифобия // боязнь совершить ошибку, допустить промах

ХАРАКТЕР

Тонкий гравий, шуршащий изнутри её маленькой головки, – мысли. Блуждающие, сокровенные, преисполненные, но чем – известно одной ей лишь. Поджимая тонкие ниточки-губы, она делает глаза кроткими, увлажнёнными, иной раз мечтающими, наполненными искрами собственноручного счастья. Покоряющая, светящаяся изнутри матовым светом – доброта. Сизая тень под глазницами – личные переживания, которые она расскажет вряд ли кому-либо. Недоверчивость, желание только лишь слушать, нежели говорить, – от отца. Говорящая мало, но по теме, оставляя об себе впечатление хорошей собеседницы, – это от матери. Собеседница, что готова разговаривать о ваших личных демонах, не боясь встретиться с таковыми лицом к лицу. Вот тут – её храбрость. Вот тут – её желание помочь нуждающемуся в том. Вот тут – её желание спасти утопающего, даже если ценою собственных переживаний, негодований, иной раз даже жизненности собственной. Рассуждающая. Глубоко, в корень, не брезгуя его даже вырыть в свет стоящего вопроса. Оттого – опытная; оттого – слывёт раз лишний мудрой, и не брезгует эдаковой «мудростью» отблеснуть. Впрочем, советов её слушать приходится, ибо они к месту; не всегда, но почти каждый раз – в яблочко. Оттого случается, что зовут её «хвастуньей», но оно и дело решённое: молодая, уступающая летами своими старшим воителям, однако теперь уже раздающая слово своё, причём слово хорошее, увесистое, что немаловажно – надёжное. «Выскочка», – это одни об ней разгутарят. «Несносная», – другие. «Умная самая?», – тут уже и без третьих лиц не обойтись. Но даже таковые отзывы в адрес её собственный не сломят в ней изнутри стальной балки, чьё именование попроще – «стержень». Крепкий, изнутри вылитый сталью и бронзой, снаружи – чёрным золотом. Не сломать, не разбить, но согнуть возможно. Хотя и не всегда удаётся иным, потому как вам достаточно надобно стараться, чтобы Медовая ваших порывов заметила. А коли заметила, то зря даже вы всего этого затеяли: она вас за то поблагодарит, однако и руки по локоть откусит, возможно, что и выше, если не всего вас. Не злая, отнюдь. Даже добрая. Однако учили: умей постоять за себя. Она и стоит – ни себя в обиды не даст, ни кого-либо ей дорогого. Огонь – всепоглощающий, уничтожающий, заставляющий тела бренного гореть, оставляя позднее него горстки смрадного пепла. Но Медовая и тот огонь, что греет – свеча мягкая, ласковая, подрагивающая, согревающая, не позволяющая замёрзнуть иному, охладеть окончательно. Жизнерадостная, иной раз – отчаявшаяся. Склянка, полная изнутри своими переживаниями и собственными думами, полная до краёв; и однажды прорвёт. Сильные, держащиеся собственными усилиями, когда-нибудь и таковые сломаются, треснут, попадут в личный аид-разлом. И таковых порча достигает с небес. Небо… Сильное, тяжёлое, отражающееся в её глазницах. Небо, усеянное душами-звёздами. Небо, в которое она верит недостаточно сильно, однако наряду с тем не отрицает Звёздного племени существования. Небо, коему одному следовать готова; лёгким шагом по свету звёзд, зияющих маленькими солнцами на тёмном полотне; лёгким шагом по свету полнеющей луны, зияющей сестрицею коршуноглавого Ра. Она – небо. С кем-то приветливая, с иным – холодная, покрытая серебряной дымкой тяжёлых, полнеющих дождевыми каплями, туч. Мерцающая, излучающая свет зачастую тёплый, для чужаков – ледяной, отстранённый, мешающий. С иным – глыба, камень, валун, галька, что впивается, разрезает тонких тканей сильных телесностей. Маленькая, перекатывающаяся внутри тесного пространства пылинка горной породы, но, чёрт-с два, как же она мешает существовать нормально, полноценно, достаточно. И от неё избавиться тяжело, как будто той пылинки не нашёл сразу же, хотя думал по своим ощущениям, что она где-то близко, в пространстве, замкнутая в нём изнутри. Эх! Но Медовая более чем нежна с теми, кого признала. Ласкающаяся, добрая, сердечная, переживающая, участливая. Разрывающимся, обливающимся сердечком изнутри, она отдать не побоится жизненности собственной за племя, которому принадлежит. Воистину Сильная и Смелая. Сильная и смелая, идущая по головам иных, коли того требует ситуация. Сильная и смелая, не боящаяся испачкать собственных лапок в грязи – тягучей, зловонной, мерзкой, отвратительной. За каким-то – на край света, не боясь перешагнуть пропасть; главное – преданная. Кому-то или кем-то. Желанная и не очень, не требующая вашего внимания, но зачастую изнывающая без того, кто ей дороже всего в свете белом. Пхах, маленькая девочка, что издавна привязывается и жалит саму себя той чертою своего характера. Как результат – собственница. Однако такая, какую, если убедить, отпустит; отстанет, отлипнет, заставит себя замолчать, но не забыть. Крепкая памятью своею, она помнит мелочь любую, однако наряду с тем не злопамятная, а проще – одарённая воспоминаниями, которые помнит в точности: запах, цвет, интонация, слово в предложении, сказанное недостаточно убедительно. Память-проклятие. Воспоминания – бремя. Тяжкий груз поверх тонких «горочек»-лопаток, устремлённых кверху. Возможно, она чья-то головная боль. Зубная. Боль кишечника. Она, возможно, ваш аппендицит. Впрочем, да. Лишний орган, от которого так легко избавиться хирургическим вмешательством. Однако позднее такового у вас останется шрам на теле – маленький, полупрозрачный, на который и смотришь не часто, но как увидаешь, то лёгкий ужас устремляется в сердце обывателя, разъедая его переживаниями минувших временований. Медовая остаётся надолго в чужих сновидениях, посещая их с тою периодичностью, какой хватает, дабы вы изошлись тёплым об ней словом. Али каким грязным. Это маловажное уточнение. Тонкая, недоступная, ранимая. Она старается помочь всем и каждому. Вы скажете: «Добрая». Она ответит: «Возможно». Медовая хотела бы спасать если не тела, то душонки. Помогать им обрести покой зачастую столь долгожданный. Она сама не понаслышке понимает, каково это – переживать и не находить отпущения от тех гнетущих, разламывающих ощущений изнутри, что оплетают лозами, давят – степенно, медленно, как давит удав своей жертвы – перекручивая её и надавливая сильнее с каждым новым вздохом несчастной сущности. Она сильная. Смелая. Но даже таковые зачастую устают морально. И если подобное случается, то ничего не жди; воительница попусту замолчит, забьётся в себе, забудется в памяти и в небывалом. Тут её враг – воображение. Ступающее незримо вперёд, оно обволакивает, поглощает; тонкий туман, лёгкий, бесцветный, продолжает охватывать и холодить. Лабиринт, построенный ею же самою. Лабиринт, где не продуман ключ к выходу, проводник. В этом лабиринте не хватает искры света, вспышки, лучика. Яркое солнце Медовой заходится, и наступает тьма. И тьма та длится до тех пор, пока она не понимает, что её солнцу пришло время светить ещё ярче, чем оно светило до глубоких и промёрзших недр долговязого лабиринта. И тут – её хитрость. Лабиринт, построенный изнутри, опустошающий блестящие искры глаз снаружи, она побеждает только при помощи таковой. Увёртливая, когда надобно. Жестокая, когда необходимость данная появляется. И ей страшно, когда она способна совершать зло, направленное в чью-либо сторону. Ей страшно, когда случается откидывать компромиссы и шествовать вперёд, невзирая на преграды из живых телесностей, живых переживаний, живых душ. «Не хочу, не желаю… хватит!», – но, девочка, обернись: ты уже прошла тот извилистый путь, когда можно спрятаться и дрожать осиновым листом на ветрах. Но, девочка, пойми: ты уже не та слабохарактерная, что однажды сдалась и поплатилась за то. Но, девочка, осознай: ты теперь нечто новое, иное, отличающееся от прошлого. И, девочка, гори, чтобы светить близким; гори, чтобы сжигать недругов. Цепко – за нынешнее, неброско – за прошлое, неизвестно – за будущее. Почтительность к старшим – воспитание. Вежливый жест. Платиновая карточка, данная ей отцом. «Спасибо, папа», – она говорит так, слушая детские сказки о племени Тигров, племени Леопардов, племени Вечной Охоты. Ей нравится. Таковые моменты позволяют ей перестать существовать, таковые моменты позволяют ей раствориться в голосе говорящего, в его словах, в его интонации, в смысле сказанных им слов. Однако, несмотря на то, что таковые сказания сложены для малого поколения, Медовая отчётливо понимает: в них есть своя, вложенная туда самим сказителем, мудрость. И кошка черпает таковую, иной раз удивляясь, как племя молодое не понимает потаённых слов, шифров, удачно замаскированных снаружи красивой сказкой о силе первых предводителей. Воительница улыбается тонкими и обескровленными губами, выражая восторг такой юной неподготовленности ко взрослой жизненности; она светло завидует неповторимым мгновениям, которые молодые особи только сейчас получают, взрослея. Насыщаясь, забирая всё самое лучшее и сильное из родительского дома, все они растят в себе личностей, которые, возможно, поведут их племя в будущность, дальше – к Великим Звёздам. Мечталось ли ей когда-либо славу заполучить? Вершины гор, которых не достичь? Отнюдь. Здравомыслящая, старающаяся заранее оценивать собственные возможности. Она не прыгнет выше собственной головы, не переломавши себе всю шею в кусочки. Ей и не нужно. Медовая старается делать всё возможное, что от неё зависит; Медовая старается быть малым механизмом, от которого, впрочем, не зависит будущность всего аппарата, но без которого некоторые детали могут заглохнуть окончательно. Она маловажная. Но её необходимо иметь где-то поблизости, чтобы знать, что всё хорошо. Успокаивает и принимает вас такими, какие вы есть в своей сущности. Видящая маски, хотя, возможно, и не сразу, но всё равно однажды их различающая, она старается разглядывать вас изнутри; вас неприкрытого, вас нагого, вас несовершенного. «Но в мире нет ничего некрасивого», – говорит воительница с тою уверенностью, которой можно было бы позавидовать Увы и ах, но юница взаправду таковым образом считает. И взаправду станется отстаивать данный образ собственных дум. «Но ничто не вечно», – всё двигается, не стоит на месте; развивается али деградирует, погружаясь в ил по пупок, грудь, гланды, заполняя солёной ижицей мягкие стебли лёгких. Всё уходит; одно, чтобы уйти навсегда, другое, чтобы вернуться вновь. Ах, сердечко у Медовой ещё несколько робко. Мечтательно, чуть глуповато на порывы, – однако не импульсивные, а душевные – и только по краям оно поддёрнуто ядом, сочащимся против воли из внутренней язвы. Язвы, полученной некогда; язвы, которая должна остановить собственный сок – едкий, кислый, прожигающий насквозь ткани живого организма. Язва та будет ей могилой. А если не могилою, то эпитафией на таковой. Корявыми буквами сверху толстого камня-надгробия, в сущности, то самое душевное заболевание будет до той поры, пока не случится чудо. «Чудеса случаются», – и то правда всех правд. Не наивная, детская, не вымысел, та самая правда однажды поможет ей излечиться. Когда-нибудь… но разве некогда треснувшее становится вновь цельным? Навряд ли. Хотя… «Нет ничего невозможного», – и вновь та улыбка, собирающая в уголках её ярко-небесных глаз едва видимые паутинки-морщинки. «Нет ничего невозможного»…

—

esyamayak

—